2002
январь
№1 (30)

Каждый выбирает для себя
Женщину, религию, дорогу,
Дьяволу служить или пророку —
Каждый выбирает для себя.
Юрий Левитанский
Михаил Хейфец

УКРАИНСКИЕ СИЛУЭТЫ

     ... В тот вечер мы сидели вдвоем на веранде барака, и настроение у нас было лирическое.
     — Мягкая твердость, — вдруг сказал мне Василь (Стус — ред.). — Вот что в твоем характере: мягкая твердость. Единственное, чего я бы тебе пожелал, — это быть больше евреем.
     — Больше не надо, — возразил я. — Я и есть настоящий еврей. Просто без еврейских комплексов неполноценности. Такой, каким, по-моему, должен быть еврей в своем государстве.

     Раз уж коснулись «еврейского вопроса», еще один штрих к нему. Василь в зоне прочитал «законспирированную книгу» — изданную в Израиле «Историю евреев» Сесиль Рот.
     — Не знал, что Хмельниччина в еврейской памяти — это самая страшная трагедия вашего народа. Читал, конечно, что евреев убивали, но что такой след в народном сознании... — Василь не договорил, взгляд его скользил поверх моей головы.
     В зоне я внимательно анализировал психологию колониально угнетенных народов (их представители составляли большинство политзэков). Вот вкратце, что я заметил. У национально ущемленных народов выработался комплекс собственной неполноценности, неравенства с обитателями великих метрополий, и потому они подсознательно хотят быть не самими собой, а «как все люди». Потому и национальные идеологи вынуждены поднимать свои народы с колен сильнодействующими средствами, включающими «исключительную древность нашего народа» (немцы, как известно, произошли от ариев, что касается, скажем, украинцев, то меня серьезно уверяли в зоне, что они — потомки гуннов, т. е. народа монголоидной расы), его исключительную роль в мировой истории (русские спасли мир от гибели под копытами монгольских коней; немцы разгромили Римскую империю и т. д.) или исключительность, феноменальную для мира значительность их культурных достижений (теории «негритюда», например, по которой негритянская культура принципиально выше европейской, или утверждения о превосходстве русской иконописи над европейской системой живописи, и т. д.). или уникальность и единственную истинность его национальной религии («синтоизм» в Японии, православие в России, грегорианство в Армении, иудаизм в еврействе и т. д.). Учитывая, что это идеологическое явление свойственно всем без исключения народам, ощущающим свое национально униженное положение, и что оно довольно быстро исчезает или приобретает верные пропорции после достижения национальной самостоятельности (через некоторое время, конечно, так как исчезновение идеологических фантомов требует появления нового, свободного от психологии рабства поколения), можно сделать вывод, что это исторически неизбежное лекарство для лечения народного комплекса неполноценности на определенном этапе болезни. Такую мысль я впервые услышал от Стуса.

Василь Стус
     — В начале века Донцов решил сделать нашему народному сознанию прививку расизма, — однажды заметил он. — Тогда, думаю, это было необходимо: слишком приниженным чувствовал себя народ. В Киеве только три интеллигентных семьи говорили по-украински, вся остальная интеллигенция обрусела... Сейчас другое сознание, поэтому средства другие.
     И Стус уже мог объективно оценивать прошлое своего народа, никогда не оправдывал зла, даже если оно казалось национально полезным. В книге Сесиль Рот есть эпизод, который произвел на него сильное впечатление: Герцль, создатель сионизма, приехал к турецкому султану просить фирман на создание еврейского очага в Палестине, подвластной тогда Оттоманской Порте. Султан соглашался, но в обмен на еврейскую услугу — Герцль, знаменитый венский журналист, должен был использовать связи своей общины в европейской прессе, чтобы она не уделяла внимание событиям в Турецкой Армении (видимо, геноцид армян 1915 года подготовлялся уже тогда, но исполнение откладывалось из-за возможной реакции Европы). Герцль отказался от предложения султана: свобода для своего народа, купленная злодеянием или содействием в злодеянии против другого угнетенного народа, казалась ему, европейскому либералу, интеллигенту, эстету, недостойной и ненужной.
     Стус не пробовал оправдывать антиеврейские погромы на Украине соображениями возможной национальной пользы, возможной политической выгоды — как это делали некоторые его земляки. Он воспринимал эти погромы как еще одно национальное несчастье в цепи бедствий, обрушившихся на народ Украины (так оно, конечно, и было: несомненно, что именно погромная стихия сделала союзниками Москвы в 1918 году не отдельных комиссаров из среды еврейства, но всю многомиллионную массу украинского еврейства, т. е. создала в тылу национального движения массовую базу для имперского завоевания. И несомненно, что участие украинских частей в уничтожении еврейского населения в июне-июле 1941 года на стороне гитлеровцев, как ничто другое, способствовало изоляции украинского национального движения в послевоенном мире. «Столько лет мы боролись, и никто не дал нам ни одного патрона», — горько и гордо сказал однажды Василь Овсиенко Стусу, и тот молча кивнул).
     Но Стус вовсе не смиренно воспринимал трагедию национальной истории: не в силах ее изменить, он желал переменить ее направление в будущем. «Факты такие, к сожалению, были», — сказал он о погромах, но тут же напомнил о каком-то священнике, спасавшем в 1918 году евреев в церкви и в полном облачении с крестом преградившем дорогу отряду сичевиков в церковь: «Эти люди под защитой церкви». Стус первым рассказал мне о спасении евреев митрополитом Шептицким. Впрочем, на эту же тему вскоре появилась статья в советском журнале, где Шептицкого упрекали, что он спас всего... 15 евреев, а ведь гибло их много больше — почему он не сделал того же для остальных сотен тысяч! А в «Перце» напечатали карикатуру: чудовищно опасный волк с украинским трезубцем и под ручку с подлейшей лисой, а у нее на груди «Щит Давида» — в зоне шутили: «Это Стус под ручку с Хейфецом». Я потом подарил ее на прощанье Василю...

Hosted by uCoz