2001
май
№5 (22)

Каждый выбирает для себя
Женщину, религию, дорогу,
Дьяволу служить или пророку —
Каждый выбирает для себя.
Юрий Левитанский

МНЕНИЯ. СУЖДЕНИЯ. ФАКТЫ.

Хлеб прозы в век разброда

     В помещении молодежного клуба Всемирного Еврейского агентства «Сохнут» состоялась встреча с израильской писательницей, автором более десяти книг, переведенных на двенадцать языков мира, в настоящем времени посланником «Сохнут» по связям с общественностью — Диной Рубиной.
     В моем сознании Дина Рубина всегда существовала как «Та» и «Эта». «Та» — «моего детства и юности». «Эта» — как «известный израильский писатель», со своим ярко выраженным «еврейским Я». «Та» представлялась эдакой «тургеневской девушкой», с мудрыми еврейскими глазами, а «эту» мне еще предстояло увидеть. И вот встреча... .
     Началось нечто неожиданное. Сначала я не узнал в женщине, которую мне так не терпелось обойти на полдороге к своему месту, самого автора. Затем не успевал опомниться от блестящих острот, прекрасного авторского чтения (увы, мало), естественности ответов на вопросы. Были еще виртуозная борьба с микрофоном и окончательная победа над ним, а заодно и над диктофоном Зои Дубинской — его Дина просто перестала замечать. Временами я узнавал в Рубиной импровизирующих Клару Новикову и Михаила Задорнова, временами Зяму из «Мошиаха» и все время ловил себя на чувстве предвосхитительного покоя, который создает она своим присутствием — здесь и сейчас.
     Первое что пришло в голову, так то, что две половинки моих фантазий на темы Рубиной не складываются в один образ. Ну, просто никак не хотят соединяться.
     О, ужас! Рубина оказалась ДРУГАЯ!
     На вторую ступеньку этой шаткой пирамиды представлений взбиралась вполне окрепшая мысль, что география не имеет никакого отношения к литературному творчеству. И что увиденные мной желчные царапины женского характера, цирковые прыжки юмора, соблазнительные инъекции «ненашенской» жизни на «нашей» земле, — все они остаются косвенными намеками на сообщения кодекса жизни и творчества, которые еще предстоит разгадать.
     Несовпадение образов рождает вопросы, притягательную странность которых не свалить ни на авторскую волю женщины, каковой является писательница, ни на сформировавшиеся соображения мужчины, каким осознаю себя я. Стараюсь превратить косвенные намеки этого кодекса в готовое сообщение о... — Рубиной, нас, обо мне и русском писателе на израильской земле. Начнем по порядку.
     «Литератор» и «офеня», — представляет себя Дина Рубина. Литератор Рубина существует как бы «на грани» — между сознательным и бессознательным. Второй — на пересечении «знаков карнавала» и штрихов своей повседневной жизни. И вместе с тем — это один человек, живущий на границе двух разных культур, еврейской и русской, причем «собачей разъездной жизнью»,
     «Я много выступаю», — говорит «разъездной себе писатель, промышляющий на собственных вечерах продажей собственных книг» («О себе»). И с карнавальной искрометностью начинает читать свое творение о собственном же выступлении где-то, когда-то, «по путевке» и без таковой. Собственно, сам ритуал «встречи писателя с читателем» не угадывается в сценическом лицедействе авторки. Не потому, что она его не выдерживает, а потому, что обычный для нас диалог просто оказывается неприемлемым, если речь идет о Дине Рубиной. Этот гольфстрим эмоций, бесстрастность, с какой она встречает вопросы из зала, сценарная заданность ответов не дают ощущения экспромта, но бросают в пучину увлекательной игры самой с собой, вовлекая в эту игру зрителя, переставшего на этот момент быть читателем.
     Вообще говоря, сама по себе практика писания по методу «что вижу, то и пою» не бросает тень на профессионализм и литературное мастерство, но говорит о некоей предрасположенности к бульварности творчества. По законам этой самой бульварности приходится, например, менять название романа, как бы учитывая особенности местного, опять-таки бульварного читателя: — не подходит «Машиах», переменим имя и станет «Мессия», хотя все «небульварные» читатели вполне понимают невозможность подобной замены. Или автор вынужден заранее подчеркивать детали этнической непохожести условий и предмета творчества, превращая себя и вовсе в быто-, а скорее и в детале-писателя.
     Но все это не так уж важно, как совсем не важно, из чего черпает Рубина свой материал. Важно то, что карнавал сюжетов не карнавализирует сам язык писания, не профанирует его, не лишает сочности и мозаичности, простоты и неподдельной легкости.
     Любимый писатель на сцене. Не писатель, а словесный ураган с отчетливой артикуляцией русских звуков, которой может позавидовать не один из присутствующих в зале. И сразу — шквал шуток и историй: о себе, любимой, о «своем» Иерусалиме, о «почему» и «зачем». И тут же милые детали сопровождают поток иронических и гротескных зарисовок — вот некто потянулся с диктофоном к писательским устам, отчего они ошарашено и со всей наивной откровенностью категорически отказываются посвящать этому (диктофону ли, самой ли записи?) весь вечер. Милое замечание о неопознанности лиц с лихвой компенсируется упоминанием о тех, «кто встретил, кого знаю и кто близок мне», а в конце вечера и вовсе сходит на нет — потому что узнаются теперь многие и многое, узнается само желание общения и реализованность его самого на этом вечере.
     Что поразило: нет никакого акцента на «творческих задачах и планах самореализации», как будто и вовсе нет их. Но должно ли сие пугать? Нет, конечно. Перед нами живой человек, близкий и узнаваемый, и хочется выкрикнуть, как это сделала одна из присутствующих: « Вы не представляете, как мы Вас любим!». А порой хочется и взгрустнуть, полагая, что это-то и не самое главное.
     А что же главное, хочется спросить самого себя?
     А вот это и есть — просто живое общение с живым человеком, умным и ироничным, уверенной в себе женщиной и немножечко беззащитным ребенком на сцене. И нет нужды в ожиданиях излияния творческих откровений — перед нами высокое ремесло, знание дела, набитая рука, острый глаз и вооруженное ухо. Все вместе, они дают возможность этому человеку, как она сама говорит, там подобрать словечко, тут ухватить картинку, приметить типаж, а заодно и превратить хлеб прозы не в пресную булку, а в аппетитный продукт, с которым можно выйти к людям... .
     Они, ей-богу, будут благодарны.

Олег Брит, Харьков

Hosted by uCoz