|
2000
июль
№8 (12)
|
Каждый выбирает для себя
Женщину, религию, дорогу,
Дьяволу служить или пророку —
Каждый выбирает для себя.
Юрий Левитанский
|
 |
|
память и памятники
Харьковский судебный процесс 1943 года
О Международном трибунале в Нюрнберге написаны тысячи книг, исследований, статей. О судебном процессе, проходившем в Харькове в декабре 1943 года, знают немногие. А ведь он был первым ударом колокола, возвестившим
о неминуемом возмездии. Грозной прелюдией к Нюрнбергу...
Из военных дневников Константина Симонова:
«...Очередная редакционная командировка на этот раз была не на фронт, а на судебный процесс, начинавшийся в Харькове над тремя немцами и одним русским, занимавшимся умерщвлением людей при помощи специально оборудованной автомашины. По-немецки она называлась «фергазунгсваген», или, покороче, обиходней, «газваген» — газовый вагон.
А русское ее название — душегубка — мы привезли уже с харьковского процесса...
Процесс предстоял над мелкими сошками гитлеровской машины уничтожения. Главный обвиняемый, офицер военной контрразведки германской армии, был всего-навсего капитаном, остальные двое немцев — в еще меньших чинах. И русский тоже был не бургомистром
и не начальником полиции, а всего-навсего шофером душегубки.
Однако процесс этот был первый за войну. За этими мелкими сошками стояла созданная для массовых убийств государственная машина смерти, масштабов действия которой мы тогда еще не знали. На процесс, чтобы писать
о нем, поехали такие известные всей стране люди, как Илья Эренбург и Алексей Толстой, одновременно являвшийся заместителем председателя Чрезвычайной государственной комиссии по установлению и расследованию фашистских злодеяний. Поехали на процесс
и большинство сидевших в Москве иностранных корреспондентов.
... С харьковского процесса я отправил несколько корреспонденций в «Красную звезду».
Было такое чувство, что мы ухватились за самый кончик чего-то безмерно страшного, остававшегося где-то там, за захлопнутой еще для нас дверью. Тянем за этот кончик, но больше пока вытащить не можем! Уже после этого
в мою память вошло и то, что я увидел своими глазами — Майданек и Освенцим, — и то, о чем слышал и читал — тома Нюрнбергского процесса, десятки книг, тысячи и тысячи метров пленки, снятой операторами почти во всех
местах главных массовых убийств — в России, на Украине, в Белоруссии, в Прибалтике,
в Польше. Печи, рвы, черепа, кости, панихиды, эксгумации...
Но тогда в Харькове был только этот куцый кончик всего раскрытого потом: не Гитлер и не Гиммлер, и не Кальтенбруннер, а какой-то капитан Вильгельм Лангхельд, у которого на совести были не миллионы,
а всего несколько тысяч жизней, и какой-то
унтер-штурмфюрер СС Ганс Риц, который не помнил в точности, сколько по его приказу убито людей в Таганроге — не то двести, не то триста. Старался добросовестно отвечать на вопросы и все-таки не помнил — двести или триста. И шутка кого-то еще не пойманного, сказанная одному из пойманных над трупами
в овраге: «Вот лежат пассажиры вчерашней газовой камеры». И морщины на лбу, и недоуменно растопыренные пальцы человека, честно силящегося вспомнить, кто именно был им убит: «Нет, я не помню всех этих русских имен». И уважение к находившейся в их руках газовой технике: «Я считал, что эта казнь гуманная». И поголовный расстрел четырехсот пятидесяти душевнобольных, и крик оттуда, из толпы расстреливаемых: «Сумасшедшие, что вы делаете!»
Обо всем этом я потом так много раз слышал и читал, и все это столько раз повторялось в моей памяти, что мне вдруг кажется, что я у кого-то взял эту фразу: «Сумасшедшие, что вы делаете!», хотя она написана мною самим в лежащем сейчас передо мной моем собственном блокноте.
Потом, в сорок четвертом и в сорок пятом годах, мы сделали столько страшных открытий, что иногда тупели от ужасающей привычности невероятного.
А тогда в Харькове был первый процесс,
и то, что я слышал на нем, я слышал в первый раз. То есть, точней говоря, я, конечно, и до харьковского процесса много раз слышал от тех, кого не успели убить, о том, как и кого на их глазах убили.
Но на процессе в Харькове я впервые услышал о том, как это делалось, о тех, кто это делал, из уст трех немцев и одного русского. Его в зале суда в недавно освобожденном от оккупации Харькове ненавидели еще бесповоротней, чем этих трех немцев, хорошо зная, что без таких, как этот четвертый, такие, как эти трое — в чужой стране, — как без рук!
...Когда кончился процесс и всех четырех осужденных приговорили к повешению, мы
с Алексеем Николаевичем Толстым пошли на площадь, где происходила публичная казнь. Колебаний — идти или не идти — не было. Ходили каждый день на процесс, слышали
и видели все, что там говорилось и делалось, пошли и в этот день, чтобы увидеть все до конца.
...немцам было очень страшно, но они до последней секунды силились держать себя
в руках. Шофер душегубки Буланов от ужаса падал на землю, вываливаясь из рук державших его людей, и был повешен, как бесформенный мешок с дерьмом.
Толпа на площади, пока шла казнь, сосредоточено молчала.
...Ни из какой самой тяжелой фронтовой поездки я еще не возвращался в Москву с таким камнем на душе, как тогда из Харькова....»
Харьковский областной комитет «Дробицкий Яр» выступил с инициативой установить мемориальную доску на здании бывшего Оперного театра (ул. Рымарская, 21), в котором
с 15 по 18 декабря 1943 года проходил суд над нацистскими преступниками и их пособником.
Процесс этот имеет всемирно-историческое значение, так как явил собой прецедент. Впервые в мировой судебной практике судили за преступление против человечности. Харьковский судебный процесс стал прологом к Нюрнбергскому.
Топонимическая комиссия харьковского горисполкома рассмотрела предложение областного комитета «Дробицкий Яр» и представленные документы
и приняла решение: установить мемориальную доску, подчеркивая тем самым историческую значимость происшедшего здесь 57 лет назад судебного процесса.
Мемориальная доска на здании харьковской филармонии (быв. Оперный
театр) установлена 22 июля с.г. на средства областного комитета «Дробицкий Яр». Торжественное открытие состоится 4 августа 2000 г. в 10 часов. |
|
|
|
|
